С историей герра Шиндлера я знакомилась не в общепринятом, скажем так,
порядке. Я знала об этом человеке немного, в общих чертах. О том, что
спасал евреев и вот это всё. И однажды, готовясь к поездке в Краков,
обнаружила, что в здании этой самой фабрики DEF работает музей
оккупации. И мы в него, конечно же, пошли. Потом был фильм Спилберга,
только сейчас у меня дошли руки взяться за книгу. Но всё началось с
музея. Итак...
Начну с конца. А закончилось всё тем, что я вышла из музея, села на лавочку и расплакалась. Такое впечатление, что я была в том самом прессе, который стоит при входе в музей, и из меня делали алюминиевую кастрюлю, а потом отпустили, я приняла привычную форму, а всё то напряжение вылилось в слезах. А потом еще догнало ощущение, что это всё вот прямо здесь было, что на месте новых офисных зданий стояли бараки, и в них как-то существовали люди. Настоящие, живые люди.
Музей невероятно атмосферный. Этого не описать, не передать словами, потому что там задействованы все органы чувств, и я настолько погрузилась в атмосферу, в свое восприятие, что с трудом осознавала, что рядом со мной есть еще какие-то люди, что я пришла сюда не одна и, наверное, надо обращать внимание еще и на спутника (почти не получалось, но он и сам примерно в таком состоянии был)
И еще - музей невероятно символичный.
Экспозиция начинается с фотоальбомов 1939 года. Люди, здания, театральные афиши, приятная музыка. Все альбомы без подписей, и для каждого фото можно придумать свою собственную историю. А потом - зал ожидания вокзала со скрипучими деревянными лавками, большими чемоданами на полу, мельтешением вагонов и стуком колес за окном. А потом - начало войны: коридор с каменными стенами с пробоинами, свист бомб, гул самолетов и мурашки по спине. А дальше - ступеньки и обычный такой подъезд с детской коляской в углу и рядами почтовых ящиков на стене. А в ящиках - похоронки.
В аудитории Ягеллонского университета на исцарапанной надписями парте лежит польская шляпа и портфель. А на кафедре - немецкая фуражка. На стене - приказ о закрытии университета на польском и английском. В комнате звучит тот же приказ на немецком.
В коридоре - огромные нацистские штандарты, развешанные в шахматном порядке. Причем висят они так, что каждый занимает немного больше половины комнаты. И чтобы пройти, нужно лавировать, иначе никак. Понимаете, да? И на полу плитка со свастикой.
Дальше - трамвай. Обыкновенные сине-белый трамвай даже с водителем. Только на боку трамвая белой краской написано, что евреям в нем ездить запрещено.
Дальше - тюремные камеры с наручниками, протоколами допросов, письмами, фотографиями. И слышно кашель, звон металла, кто-то тихо переговаривается, кто-то плачет... А если спуститься по ступенькам, можно увидеть толстые дубовые двери с маленьким смотровым окошечком. Только в нем ничего не видно: темень. А из-за дверей слышно, как тревожно переговариваются между собой люди. Как будто они и сейчас там.
Гетто - темнота и замурованность. Темные коридоры со стенами, имитирующими стены, какими было обгорожено краковское гетто. А на стенах - отрывки из дневников детей. Детей, которые знают, как колючая проволока царапает пальцы, когла ее закручиваешь; которые знают, что на трамвае №8 нельзя ездить, потому что накажут; которые прятались под полом и умели не дышать.
Гипсовая инсталляция из жизни еврейской семьи в гетто. Старенькая бабушка с костылями встает с кровати. Молодой мужчина бреется перед зеркалом. Девушка умывается перед другим. Женщина сидит у стола. Мужчина потянулся за чемто в шкафчик. Все - невероятно реалистичны. И все - абсолютно белые. Ни одной краски.
Кабинет Оскара Шиндлера. Очень скрипучие полы, каждый шаг слышен, кажется, на весь музей. Среди кабинета инсталляция: большой стеклянный куб, за стеклом - алюминиевая посуда. В середине куба на стенах - имена евреев Шиндлера.
Каменоломня. Мелкие камушки под ногами, пыль в воздухе, колючая проволока над головой. В вагонетке среди камней - пуговица, маленький крестик, часы...
Варшавское восстание. Коллекция советского оружия.
Предпоследний коридор - очень темный и с мягким полом. Идешь по нему, и такое чувство, что шел долго-долго, что устал смертельно, и ноги уже не слушаются, но впереди свет, и ты выходить в просторный светлый зал, вдыхаешь наконец и понимаешь, что только что не дышал. Кажется, все два часа в музее не дышал. А теперь выдыхаешь, и глаз цепляется за фразы на польском, украинском, русском, английском, итальянском, немецком, читаешь - и тут вот прорывает. И сдержать слезы уже просто невозможно. И хорошо, что это уже выход, что можно отойти в сторону, сесть на скамейку и поплакать.
Начну с конца. А закончилось всё тем, что я вышла из музея, села на лавочку и расплакалась. Такое впечатление, что я была в том самом прессе, который стоит при входе в музей, и из меня делали алюминиевую кастрюлю, а потом отпустили, я приняла привычную форму, а всё то напряжение вылилось в слезах. А потом еще догнало ощущение, что это всё вот прямо здесь было, что на месте новых офисных зданий стояли бараки, и в них как-то существовали люди. Настоящие, живые люди.
Музей невероятно атмосферный. Этого не описать, не передать словами, потому что там задействованы все органы чувств, и я настолько погрузилась в атмосферу, в свое восприятие, что с трудом осознавала, что рядом со мной есть еще какие-то люди, что я пришла сюда не одна и, наверное, надо обращать внимание еще и на спутника (почти не получалось, но он и сам примерно в таком состоянии был)
И еще - музей невероятно символичный.
Экспозиция начинается с фотоальбомов 1939 года. Люди, здания, театральные афиши, приятная музыка. Все альбомы без подписей, и для каждого фото можно придумать свою собственную историю. А потом - зал ожидания вокзала со скрипучими деревянными лавками, большими чемоданами на полу, мельтешением вагонов и стуком колес за окном. А потом - начало войны: коридор с каменными стенами с пробоинами, свист бомб, гул самолетов и мурашки по спине. А дальше - ступеньки и обычный такой подъезд с детской коляской в углу и рядами почтовых ящиков на стене. А в ящиках - похоронки.
В аудитории Ягеллонского университета на исцарапанной надписями парте лежит польская шляпа и портфель. А на кафедре - немецкая фуражка. На стене - приказ о закрытии университета на польском и английском. В комнате звучит тот же приказ на немецком.
В коридоре - огромные нацистские штандарты, развешанные в шахматном порядке. Причем висят они так, что каждый занимает немного больше половины комнаты. И чтобы пройти, нужно лавировать, иначе никак. Понимаете, да? И на полу плитка со свастикой.
Дальше - трамвай. Обыкновенные сине-белый трамвай даже с водителем. Только на боку трамвая белой краской написано, что евреям в нем ездить запрещено.
Дальше - тюремные камеры с наручниками, протоколами допросов, письмами, фотографиями. И слышно кашель, звон металла, кто-то тихо переговаривается, кто-то плачет... А если спуститься по ступенькам, можно увидеть толстые дубовые двери с маленьким смотровым окошечком. Только в нем ничего не видно: темень. А из-за дверей слышно, как тревожно переговариваются между собой люди. Как будто они и сейчас там.
Гетто - темнота и замурованность. Темные коридоры со стенами, имитирующими стены, какими было обгорожено краковское гетто. А на стенах - отрывки из дневников детей. Детей, которые знают, как колючая проволока царапает пальцы, когла ее закручиваешь; которые знают, что на трамвае №8 нельзя ездить, потому что накажут; которые прятались под полом и умели не дышать.
Гипсовая инсталляция из жизни еврейской семьи в гетто. Старенькая бабушка с костылями встает с кровати. Молодой мужчина бреется перед зеркалом. Девушка умывается перед другим. Женщина сидит у стола. Мужчина потянулся за чемто в шкафчик. Все - невероятно реалистичны. И все - абсолютно белые. Ни одной краски.
Кабинет Оскара Шиндлера. Очень скрипучие полы, каждый шаг слышен, кажется, на весь музей. Среди кабинета инсталляция: большой стеклянный куб, за стеклом - алюминиевая посуда. В середине куба на стенах - имена евреев Шиндлера.
Каменоломня. Мелкие камушки под ногами, пыль в воздухе, колючая проволока над головой. В вагонетке среди камней - пуговица, маленький крестик, часы...
Варшавское восстание. Коллекция советского оружия.
Предпоследний коридор - очень темный и с мягким полом. Идешь по нему, и такое чувство, что шел долго-долго, что устал смертельно, и ноги уже не слушаются, но впереди свет, и ты выходить в просторный светлый зал, вдыхаешь наконец и понимаешь, что только что не дышал. Кажется, все два часа в музее не дышал. А теперь выдыхаешь, и глаз цепляется за фразы на польском, украинском, русском, английском, итальянском, немецком, читаешь - и тут вот прорывает. И сдержать слезы уже просто невозможно. И хорошо, что это уже выход, что можно отойти в сторону, сесть на скамейку и поплакать.
Комментариев нет:
Отправить комментарий